5.4. Коллизии национальной идентичности

Изменения в общественном сознании, в отличие от политических процессов, не столь скоротечны. Изменения же национального менталитета, пожалуй, самые замедленные и происходят, в лучшем случае, при смене поколений. Чтобы оформить Беловежское соглашение, понадобилось несколько дней, но это не значит, что наутро после юридического и политического распада СССР исчезла и «новая историческая общность – советский народ». Также нелепо предполагать, что эта «новая историческая общность» в свое время возникла из некоего пустого интернационального пространства, а не выросла на хорошо удобренной кровью русской национальной почве.
Важно понять, почему достигшее особой остроты после падения «железного занавеса» взаимодействие двух культур – российской и западной – приняло форму коллизии, в чем причина несовместимости двух традиций? Ясно одно, что эта несовместимость существует, и она, поскольку сказывается на протяжении столетий, касается не периферийных участков национального самосознания, а вещей фундаментальных, коренных.
В значительной мере национальный менталитет отражается в культуре, в национальном искусстве и литературе, религии. Здесь хотелось бы вспомнить гениально точное определение главного отличия католичества, характерного для Запада (протестантские церкви выросли также из этого корня), от православия. Это определение Н.А. Бердяева: первая церковь – это церковь авторитета, а вторая – церковь предания. А ведь именно в религии, в ее национальных формах отражаются глубинные черты национальной психологии, а коль скоро эта религия является общей для ряда народов, следует говорить об общей национальной традиции. Исходя из определения Бердяева, власть авторитета – это краеугольный камень традиции Запада; авторитета церковного иерарха, государя, закона.
Русская национальная традиция состоит в том, что в ее основе лежит предание, т. е. поступок, образ жизни людей, которые являют собой олицетворенную божественную истину, идеал, выступают примером для подражания. В этом своем равнении на идеал русский человек время от времени входит в коллизию с властью и законом, поскольку и власть, и закон по определению действуют на основе реальных, а не идеальных отношений. Разрыв между идеалом и реальной действительностью порой ставит русского человека перед выбором – действовать «по закону или по совести», и чаще всего выбор бывает не в пользу закона. Ни власть, ни закон русский человек, таким образом, не празднует, но отдает себе отчет, что сама русская нация, обуреваемая стремлением жить в соответствии с разносторонними, а иногда с разнополярными идеалами, просто разрушилась, развалилась, погрязла бы в хаосе, не будь жесткой централизованной власти, всегда недружественной, всегда враждебной, но диалектически необходимой для существования и развития народа.
Крушение идеалов на Западе – это драма для каждого отдельного индивида, в лучшем случае – для целого поколения, но никак не для всего общества, поскольку образ жизни держится на законах, действие которых продолжается вне зависимости от идеалов. Крушение идеалов для нас – национальная трагедия, потому что именно они являются не только общей целью, но и средством построения самого образа жизни.
Различное отношение к идеалу – у русских оно слишком серьезное – сказывается и на всей остальной системе ценностей, в первую очередь, нравственных ориентиров, поведенческих императивов, выстраиваемых порой с противоположным знаком. Нищие на Западе – объект презрения, у нас – жалости; заключенные и вообще преступники у нас также не отверженная часть общества, а что-то свое, родное, близкое каждому… Потому что «от сумы да от тюрьмы не зарекайся». Сегодня, мол, ты в таком положении, завтра – я…
Российский менталитет при ближайшем рассмотрении указывает на то, что Россия – извечная страна повышенных рисков. У нас все на острие ножа – пан или пропал, грудь в крестах или голова в кустах… Спокойное, стабильное, размеренное течение жизни – не для нас. Нам необходимо все или ничего, нация максималистов.
Даже в такой, казалось бы, общечеловеческой сфере, как интимные отношения между мужчиной и женщиной, где нравственные императивы выстроены еще многие века назад, общие для всех, наш национальный менталитет проявляет свою «особость». Когда в Россию хлынул поток теле-, видео- и кинофильмов, большей частью американских, на книжных развалах утвердилась детективная бульварная литература. Вся эта продукция уже не в состоянии была снабжаться качественными переводами, поэтому продуцироваться стали целые блоки понятий, переводимые дословно.
В нашей массовой культуре эти блоки, или стереотипы, также механически усваивались и воспроизводились без достаточно глубокого осознания. В английском языке, например, достаточно органично звучит словосочетание «заниматься любовью», поскольку выдает специфичность такого рода отношений между мужчиной и женщиной, их подчеркнуто недуховную основу. В российском национальном сознании слово «любовь» имеет исключительно глубокий смысл, его употребление для повседневных целей как бы не предполагается. В любви мы требовательны, «заниматься любовью» в положенные дни и часы не умеем, да и дико все это звучит для русского слуха. Любовь должна вбирать нас всех, без остатка, подчинять себе полностью. Ради любви должны совершаться прекрасные безумства и большие хорошие глупости, в жертву любви могут быть принесены подвиги, слава, имущество, жизнь…
Еще одно многозначительное несовпадение, которое не может не проявляться во всей системе ценностей, это взаимоотношения индивида и общества. Традиционная русская община, которая счастливо пережив многочисленные попытки ее разрушения, в советское время трансформировалась в колхозы, в «трудовые коллективы» в городах, продолжает до сих пор оказывать значительное влияние на поведение членов общества. Неистребимость общинного духа, называемого в различных системах понятий то «чувством коллективизма», то «духом соборности», то «совковостью», не может не заставлять задуматься. На протяжении последних пятнадцати лет именно этот общинный дух поставлен под удар огромной мощной пропагандистской машины. Везде он без всякого обоснования противопоставляется чувству индивидуализма (хотя община не может существовать иначе как система отношений индивидуумов и противопоставление общинности и индивидуализма носит эклектичный характер, с точки зрения диалектики обе системы ценностей не только взаимосвязаны, но и взаимообусловлены). Реформы в экономике, те процессы, что вызваны к жизни в этой сфере, продуцируют приоритетность индивидуальных интересов без всякого учета коллективных, и пока нельзя сказать, чтобы это дало какие-то благотворные результаты для всего народа.
Принято считать, что основной ареной столкновения ценностей Запада с нашими традиционными представлениями являются средства массовой информации и массовая культура в целом, которая по чисто рыночным причинам получила мощную финансовую подпитку. Если говорить об открытом столкновении, то это верно; однако имеется множество каналов, где это противостояние обозначается в скрытых формах.
Одним из таких каналов, например, является имиджевая коммерческая реклама. В начале 90-х гг. ХХ в. на центральном телевидении появились первые рекламные ролики, причем, это были почти исключительно ролики, сотворенные на Западе, но с русским текстом, вложенным в уста западных рекламных героев. В основном, это была реклама банков и других крупных финансовых структур, несколько позднее – «финансовых пирамид».
Сложно как-то объяснить, почему, например, банки, которые в то время оперировали исключительно со средствами предприятий, стали тратить немалые средства на собственную имиджевую рекламу по каналам массовой информации, т. е. таким, где 99% потребителей даже потенциально не являются партнерами этих банков. Сложно объяснить, почему эта реклама носила почти исключительно имиджевый характер, т. е. практически не содержала конкретной информации о предоставляемых банками услугах, а давала лишь общее эмоционально-образное представление о банке вообще и о том, как к банку нужно относиться. Объяснение может быть лишь одно. В общественном сознании общество потребления представлено не как стройная концепция, логически взаимосвязанная, а как набор неких стереотипных представлений. Одним из таких основополагающих стереотипов является представление о банке как фундаменте благополучия, воплощении буржуазной респектабельности, мечты полуголодного маргинала о сытой и спокойной жизни.
Заметный след в массовом сознании оставила также так называя историческая серия рекламных роликов банка «Империал». Серия представляла собой набор хорошо отснятых коротких сюжетов, «эдаких» исторических анекдотов «от Ромула до наших дней», завершавшихся неизменным слоганом: «Всемирная история. Банк ”Империал”». Безусловно, что заказчики и авторы ролика преследовали свои практические цели, но независимо от них  стереотип о непреложности высшей ценности общества потребления – банке, о его вневременности, вечности существования закладывался в подсознание миллионов людей.
Способ транслирования потребительской рекламы, произведенной на Западе, с использованием «айстопперов», образов, опирающихся на западный менталитет, не так безобиден, как это может показаться. По этой причине, к слову сказать, в законодательстве ряда стран имеются ограничения на распространение рекламы на иностранных языках. Рекламные ролики, фиксирующие имиджи западного образа, его стереотипы, вгоняющие в подсознание установки, характерные для поведения индивида в обществе потребления, не могут быть ограничены, поскольку зачастую в сфере языка адаптированы к местным условиям, но сила их воздействия от этого только увеличивается.
Стало модно говорить об отсутствии достаточно стройной экономической программы в процессе осуществления преобразований, которые были предприняты на рубеже 90-х гг. ХХ в. В спорах экономистов и политиков о том, какая это должна быть программа, как она должна осуществляться, потонуло главное – огромная, порой принципиальная разница между объявляемыми приоритетами, целями и тем, что на самом деле осуществляется и какие цели достигаются. Все это убедительно подтверждает, что кризис 90-х носит не столько экономическую природу, сколько является кризисом в общественном сознании, и реформы  планируются и проводятся в конечном итоге по идеологическим мотивам.
Несмотря на все произошедшие изменения, говорить о том, что общество отказалось от коммунистической идеологии, было бы преждевременным. Можно теоретически предположить, что такой отказ произойдет и коммунистическая (читай: национальная) идея может быть вытеснена неким конгломератом идей западноевропейского или американского образа жизни. Тогда, говоря словами П. Чаадаева, мы обречены до конца дней донашивать выброшенные Европой шляпки. Но в такую перспективу, честно говоря, мало верится, даже в наш век тотальных информационных технологий