ГЛАВА 7. МИФОЛОГИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ

7.1. Эманация национальной идеи

Петровская эпоха в нашем национальном самосознании занимает так много места, в том числе благодаря личности Петра I, что она невольно заслоняет тот период в развитии России, который существовал до начала XVIII в. Можно даже с большей или меньшей степенью уверенности утверждать, что допетровская Русь, или Московия, как ее называли тогда европейцы, – это и не совсем Россия, это как бы ее предыстория.
Здесь снова мы вынуждены обратиться к работе В.В. Розанова «Эстетическое понимание истории», где автор вслед за К.Н. Леонтьевым отмечает за русским народом наклонность «переменять центры жизни», в отличие от европейских всемирно-исторических народов, и что «в Киеве, в Москве, на берегах Невы, Россия являлась отрицающей себя самое, и притом, окончательно и во всех подробностях прошлого бытия своего» .
Характеризуя допетровскую Русь, Розанов подчеркивает в ней господство общих форм устройства жизни по отношению к частным, превалирование общинного, соборного, коллективистского сознания над индивидуальным. «Петр, – указывает далее Розанов, – одной натурой своей перервал и перепутал все установившиеся отношения, весь хитро сплетенный узор нашего старого быта, и, сам вечно свободный, дал внутреннюю свободу и непринужденность своему народу».
Похожий методологический подход можно найти и у другого великого русского философа – В.С. Соловьева, рассуждающего о трех коренных силах, управляющих человеческим развитием . Первая, по мысли В.С. Соловьева, стремится подчинить человечество во всех сферах верховному началу, «подавить самостоятельность лица, свободу частной жизни». Другая, противоположная, стремится разбить «твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни». И лишь третья сила, наполняющая духовным содержанием первые две, способна не дать утвердиться ни всеобщему эгоизму и анархии, множественности отдельных единиц без всякой внутренней связи, ни окаменеть в мертвом однообразии и неподвижности.
Великий русский историк девятнадцатого века Н.И. Костомаров дает другую оценку деятельности Петра I  по преобразованию России на европейский лад. Говоря о том, что Петр многое поменял в государственном устройстве, в хозяйственной жизни, историк приходит к выводу, что нового человека он все же не создал, потому что «нового человека в России могло создать только духовное воспитание общества, и если этот новый духовный человек где-нибудь заметен в деяниях и стремлениях русского человека настоящего времени, то этим мы обязаны уже никак не Петру» . Как видим, этот вывод вроде бы противоречит оценкам В.В. Розанова, процитированным выше. Далее Н.И. Костомаров продолжает: «Задавшись отвлеченной идеей государства и принося ей в жертву временное благосостояние народа, Петр не относился к этому народу сердечно. Для него народ существовал только как сумма цифр, как материал, годный для построения государства».
В чем же был тогда смысл преобразований Петра I? Если по мысли Розанова, вся допетровская эпоха – время внутреннего национального сосредоточения, или, говоря современным языком, время структурирования социальной системы, накопления багажа национального самосознания, объясняющего самим русским людям, кто есть «мы», то зачем понадобилось хорошо известное «окно в Европу»?
Мысль о том, что Петр прорубил знаменитое «окно» для того, чтобы отсталая Россия вдохнула европейского воздуха и смогла бы приобщиться к истокам европейской культуры, настолько уже привычна, что заслоняет другую простую идею – через прорубленное окно Россия не только хотела принять Европу, но и показать себя Европе.
В становлении любой социальной системы наступает момент зрелости, когда она, во имя обретенной целостности должна обособить себя среди других социальных систем, ибо для окончательного созревания национальной идеи необходимо, чтобы народ познал не только себя, но и свое место среди других народов, свое историческое предназначение, свою миссию среди тех, кто делает всемирную историю.
Эта задача соприкосновения, вхождения в общий исторический процесс будет невыполнимой, если она примет характер цивилизационного или культурного конфликта, подобно тому, которым варвары пресекли историю Римской империи. Следовательно, для цивилизационного контакта необходима если не содержательная, то хотя бы формальная культурная близость, и такую близость может обеспечить только сходство форм государственного управления.
Осознание себя как «третьей силы» между азиатским востоком, где общее превалирует над частным, и европейским западом, опирающимся на господство частных форм, понимание своей миссии, оформленной в виде концепции Москвы, как третьего Рима, подпирало русских изнутри, требовало утверждения себя, как полноправного актора общей человеческой истории. Через государственное переустройство, в том числе вылившееся в знаменитое бритье бород и переодевание в «иноземное» платье, Петр I вывел Россию на европейскую сцену.
После пяти столетий внутренней замкнутости наступили три столетия внешней открытости и духовного состязания с Европой. В течение этих трех столетий не все шло ровно, но уже в ХIХ в.  интеллектуальная элита, формировавшая национальное самосознание, разделилась на западников и славянофилов, что было явным свидетельством кризиса. Наступление эпохи индустриальной цивилизации со всей остротой поставило вопрос о пригодности русской национальной идеи для индустриального периода, именно этот кризис привел к той социальной катастрофе, которая случилась в 1917 г.
Таким образом, начатая с петровских времен история активного взаимодействия России со своими, прежде всего, европейскими соседями (а позиционирование себя среди других народов могло и должно было происходить именно в Европе, являвшейся тогда центром мира) выявила как общность культур, так и их коренное различие. Это различие до сих пор заставляет интеллектуалов мучительно раздумывать над сакраментальной фразой: Россия – это Европа или не Европа? Это различие породило еще более нелепую так называемую «загадку русской души», являющуюся скорее свидетельством того, что не понимают чаще всего того, чего не хотят понять. Наконец, это взаимодействие постепенно привело к осознанию еще одного исторического обстоятельства.
Нет сомнения в том, что страны Восточной Европы, включая Прибалтику, принадлежат, в основном, к европейской цивилизации, хотя и с некоторыми оговорками. Нет сомнения также и в том, что Россия (три столетия взаимодействия показали это) к европейской цивилизации не принадлежит, поскольку имеет обособленную от Западной Европы систему ценностей. Россия в этом смысле – сама цивилизация.