Введение

Владимир Вольвач - доцент кафедры управления Омского экономического института, автор более тридцати научных работ по социальной философии, и социологии управления.

ВВЕДЕНИЕ

Один из самых актуальных вопросов для национального сознания – вопрос о судьбе СССР и советского строя вообще. В 90-е гг. ХХ в. этот вопрос благодаря политической конъюнктуре приобрел излишнюю страстность и обсуждался крайне необъективно, потом был период глухого молчания, который, с некоторыми исключениями, продолжается и по сию пору. Нам представляется, что прежде чем спорить о судьбе СССР, необходимо определиться: СССР – это Россия или не Россия? Советский период – это органичное развитие российского общества или это навязанная извне чужеродная для российского менталитета реализация идеи, «тупиковый путь»?
Если исходить из того, что все пресловутые восемьдесят лет – аномалия и период буйного помешательства российского народа, тогда да, СССР был обречен с момента своего зарождения. Чисто по-гегелевски идею собственного разрушения он содержал изначально. Весь вопрос был в том: когда? Оказалось, что 90-е гг. – самое оптимальное время. Тогда разрушение СССР и разрушение Российской империи, начатое в 1917 г., – это не просто родственные процессы, это один процесс.
Если признать, что СССР – идеологический правопреемник царской России, что идея советского коммунизма – это вариант «русской идеи» образца ХХ в., а «советский народ» – не новая историческая общность, а российский, в преобладающем большинстве русский народ, тогда разрушение СССР представляется процессом необъективным и аномальным, а следовательно, подлежащим исправлению, может быть, в другой исторической форме.
Вне всякого сомнения, коммунистическая идея к 90-м гг. ХХ в. исчерпала себя, но процесс разрушения начался много раньше. Хрущевскую оттепель все считают «глотком свободы» после сталинского тоталитаризма, но как-то забывают об идеологической подоплеке этой оттепели. Ни Н.С. Хрущев, ни те, кто так горячо его поддержал после ХХ съезда, не были сторонниками «общечеловеческих ценностей», тем более европейского пути развития. И. Сталин критиковался как извратитель коммунистической идеи, а «оттепель» в глазах ее творцов была периодом очищения коммунистической практики от последствий культа личности.
По этой причине весь общественный подъем 60-х гг. ХХ в., давший целое поколение духовно обогащенных людей, – это период расцвета новой веры в коммунизм, который с подачи Н. Хрущева перестал быть загробным раем, а стал ближайшим будущим. Это поколение помнит школьные учебники истории для четвертого класса, на последних страницах которых располагали нечто вроде комиксов, объясняющее, что к 1980 г. станут бесплатными жилье, питание в столовых, общественный транспорт и т. д. Большая часть общества стала «новыми коммунистами», не принимающими сталинскую практику, как «нехороший» и «неправильный» коммунизм.
К концу 60-х оттепель сошла на нет не потому, что воспрянувшие сталинисты взяли свое, а потому, что «новый коммунизм» оказался несостоятельным. Мы не смогли догнать и перегнать Америку, а это значит, что наш строй не самый прогрессивный. Осознание этого простого факта оказалось губительным для страны. Понадобилось радикальное обновление национальной идеи, а в любом государстве, как известно, это головная боль национальной элиты, которая в СССР к концу 60-х гг. оказалась неспособной ни обновить идею, ни выдвинуть новую. Элита пошла по пути наименьшего сопротивления – она стала делать вид, что верит в идею, народ стал делать то же самое.
Началось двадцатилетие национального лицемерия и ханжества, сопровождавшееся стремительно расширявшимся расколом между интересами национальной элиты и народа. Именно поэтому, когда система лицемерия начала рушиться, национальная элита и народ оказались по разные стороны этого процесса. И если народ на знаменитом референдуме высказался за сохранение единого государства, элита поступила с точностью до наоборот, в соответствии со своими обособленными интересами. Отсюда вывод: распад СССР – целиком вина национальной элиты, но он не был неизбежен, если бы не было раскола между элитой и народом.
Разрушение идеологии, следствием которого стал распад СССР, происходило в соответствии с определенной программой, хотя большой вопрос: существовала ли она изначально или сложилась самопроизвольно? Но стержень этой программы, на который нанизывались все другие стереотипы, – это представление о советском строе вообще как об аномальном для России социальном эксперименте, о некоем тупиковом ответвлении от магистрального пути развития, по которому следуют «цивилизованные страны». Как уже было сказано, стержень этот базировался на марксистском представлении об экономике как ведущей силе исторического процесса (базис определяет состояние общественного сознания). А дальше выстраивается логическая цепь:
– экономический кризис свидетельствует, что неэффективна вся система экономики с высокой степенью государственного регулирования;
– неэффективна экономическая система – значит, неверна базирующаяся на ней идеология;
– неверно и все, что с этой идеологией связано.
До сих пор не утихают споры о том, чья экономика «правильнее» – советская или западная. Многие исследователи, пытающиеся оценить «величайшую геополитическую катастрофу», продолжают размышлять над тем, как и в какой мере экономический кризис конца 80-х гг. ХХ в. способствовал крушению СССР.
Для ответа на поставленный вопрос нам представляется правомерным использовать другой подход. Он состоит в следующем:
1. Истоки кризиса кроются не в базисе, говоря марксистским языком, а в сфере общественного сознания. Иными словами, движущей силой исторического процесса является не только и не столько экономика, сколько национальная идея, которая в данном случае понимается как ясное и полное представление народа о себе самом, о собственной исторической роли и месте среди других народов, целях на долгосрочную перспективу, стратегических интересах.
2. Национальная идея в каждый конкретный период находит свое выражение в виде господствующей идеологии, меняя порой свою символику, внешние формы, но обеспечивая всякий раз преемственность развития фундаментальных основ и непрерывность исторического процесса. С этой точки зрения, весь так называемый советский период является закономерным и вполне логическим продолжением процессов, начавшихся еще в ХIХ в. Поэтому рассматривать советский период существования страны как чуждый сути национальной идеи, как «тупиковое ответвление» в развитии, после которого Россия якобы вернулась на магистральный путь, непродуктивно и неприемлемо.
3. При анализе причин модернизации в качестве основного фактора следует рассматривать взаимодействие России с Западной Европой, которое имеет свою собственную длительную (на протяжении столетий) историю. Противостояние России и Европы исторически предопределено, и оно всегда было представлено не только в экономической и социально-политической областях, но и в сфере идеологии, культуры, социальной психологии. Можно сказать, что самобытность нашего национального характера выковывалась в противопоставлении национальным традициям Западной Европы.
Вся вторая половина ХХ столетия прошла под знаком европоцентризма как главенствующей цивилизационной доктрины. Именно по этой причине, когда на вооружение в позднем СССР была взята доктрина «приоритета общечеловеческих ценностей», то ни у кого не возникло сомнения в том, что под общечеловеческими мы подразумеваем ценности европейские.
Мало кто обращал внимание на то, что кризис европоцентризма уже присутствовал в самом европейском сознании. О. Шпенглер оценивал схему европоцентризма – от Древнего мира к Средневековью и затем к Новому времени – как бессмысленную. По его мнению, Европа как небольшое пятнышко неоправданно становится центром тяжести исторической системы. Он отмечал, что с таким же правом китайский историк мог бы, в свою очередь, построить всемирную историю, в которой крестовые походы и эпоха Возрождения, Цезарь и Фридрих Великий были бы обойдены молчанием, как события, лишенные значения. Привычную для западноевропейца схему, согласно которой высокоразвитые куль-туры совершают свой бег вокруг Европы, Шпенглер называл птолемеевской, т. е. устаревшей. Более того, некоторые ученые, такие как К. Леви-Строс, например, придут до мысли, что именно западная, а не восточная культура выпала из всемирной истории.
Все это, однако, не помешало сторонникам доктрины европоцентризма после окончания «холодной войны» объявить об оглушительной победе и торжестве западной системы ценностей. Именно на этом идеологическом основании Ф. Фукуяма провозгласил о «конце истории» и окончательном торжестве жизненного уклада Запада над всеми остальными культурами.
В полной мере оценить значение десятилетия с 1985 по 1995 г. для России можно, лишь сравнив его с другими аналогичными периодами в отечественном историческом процессе. Такое сопоставление возможно при четком осознании того места, которое с незапамятных времен занимала восточнославянская цивилизация (ведущая роль в ней, несомненно, принадлежит России) во взаимодействии западноевропейской и восточноазиатской культур.
Вопрос об историческом месте России всегда был главным для русских историков и философов, и с особенной остротой обсуждение вокруг него развернулось в XIX в. Вехами этой дискуссии являются знаменитые труды Н.М. Карамзина, Н.И. Костомарова, С.М. Соловьева, «Философические письма» П.Я. Чаадаева, словесные баталии «западников» и «славянофилов», а также произведения позднейших философов – В.В. Розанова, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева. Общим местом этой дискуссии было понимание того, что особенное положение России как моста между противостоящими другу другу цивилизациями Запада и Востока во многом предопределило черты русского национального характера. Положение, обязывающее в течение всей истории становления и развития русской нации отстаивать государственную и культурную независимость и перед Европой, и перед Азией, поставило концепцию самобытности, особенности, уникальности исторического пути России в центр общей национальной идеи. Отсюда извечные поиски «третьего пути», попытки осознания своей «особенной стати» и невозможности измерить Россию «аршином общим».
В чем же суть этой самобытности, особенности, уникальности? Откуда устойчивое представление о мессианской роли русского народа, которое является одним из основополагающих элементов национального духа? Суммируя и обобщая точки зрения, можно свести их к нескольким концептуальным основам.
1. Особая историческая роль России состоит в том, что она, говоря словами А. Блока, «щит меж двух враждебных рас – монголов и Европы».
Только щит этот не совсем обычный: с одной стороны, он защищает природную первозданность восточного духа от западных «стальных машин, где дышит интеграл», с другой – ограждает европейское общество от разрушительной для Запада схватки с «монгольской дикою ордою». Это двухвекторное взаимодействие носит очень непростой характер. Роль «щита» Россия играет поневоле, в силу некоей исторической предопределенности, т. е. для нее эта роль вовсе не является самоцелью, она вырастает на почве отстаивания собственной самобытности.
Отношения с обеими сторонами сложные. Жадно впитывая и перенимая достижения науки и техники, всего, что производит «сумрачный германский гений», Россия не приемлет холодной рассудочности и строгой рациональности духа, упрекая европейцев: «забыли вы, что в мире есть любовь, которая и жжет, и губит...». Это отрицание приоритета рационализма в области духа нашло свое наиболее яркое и последовательное выражение в отличии православия от идеологии католицизма, и в особенности, протестантской религии.
Однако столь же ревностно Россия охраняет свою самобытность от «азиатчины», не приемля философию духа мусульманского Востока.
2. Россия – это европейский аванпост на пути цивилизаторского освоения варварской Азии.
В XIX в. это направление наиболее ярко выразили «западники». С точки зрения приверженцев этого направления, Россия – лишь часть европейской цивилизации, причем, далеко не передовая, эдакая «отсталая национальная окраина» в силу того, что находится в окружении варварского Востока.
Характерна трансформация этого направления в нынешнем времени, знаменем которого стали призывы «вернуться в лоно цивилизованных стран».
3. Россия – это азиатский аванпост на пути обновления одряхлевшей европейской цивилизации.
Концепции «заката Европы» на фоне ее исламизации уже не кажутся слишком экзотичными изобретениями постиндустри-ализма. Признаками «одряхления» могут служить потеря плас-тичности ее культуры и застывшая незыблемость ценностных ориентаций, которые ведут к явному цивилизационному конф-ликту. Это явление можно обозначить как самодовольный цен-ностный снобизм, с которым Европа провозгласила собственные ценности как общечеловеческие. Жизнь показывает, что для взаимодействия с азиатской культурой необходима переходная площадка, иначе взаимоуничтожающий конфликт неизбежен.
Таковы концептуальные положения основных философских течений второй половины XIX – начала ХХ столетия. Бурный ХХ век их не столько опроверг, сколько подтвердил. Логически продолжив эти положения с учетом новых реалий, мы можем лишь несколько уточнить общую концептуальную картину, которая способна предопределить дальнейшее развитие русской национальной идеи. Она состоит в следующем.
1. ХХ столетие – это время запуска процесса глобализации, т. е. мировые интеграционные процессы в сфере экономики, политики и культуры достигают качественно нового состояния. Развивавшиеся до сих пор внутри себя цивилизационные центры в процессе этой интеграции приходят в столкновение и непростое тесное взимодействие. Роль России как некоего «цивилизационного котла», в котором переплавляются ценности Запада и Востока, рождая прообраз будущего человечества, резко возрастает.
2. Вторая мировая война стала выражением остроты интеграционных процессов, преодолением вспышек национальной амбициозности и одновременно – мощным ускорителем объединения. Цивилизаторская роль России возрастает, она превращается в «супердержаву», входя в противоречие с другим схожим центром – Соединенными Штатами Америки.
Процесс глобализации в ХХ в. привел к парадоксальному, на первый взгляд, результату: основное противоречие его трансформировалось из противостояния «Восток – Запад» в противостояние «Юг – Север». Причем, распространенная его трактовка как противоречие между экономическим отсталым Югом и прогрессивно развитым Севером оказалась несостоятельной. По некоторым источникам, доля арабских стран Азии, исламских государств Африки, Индонезии и Каспийского региона в разведанных мировых запасах нефти составляет 70–75%, что обеспечивает доход в 120–150 млрд долл. в год.
В то же время на фоне процессов экономической интеграции произошло столкновение двух идеологий, базирующихся на противоположных национальных ценностях. На Западе долгое время считали СССР центром, группирующим вокруг себя страны, противостоящие западной цивилизации, и в этом была квинтэссенция противостояния двух «супердержав», причем, внешняя политика СССР давала повод для таких мыслей.
3. Российский кризис конца ХХ в. – это всего лишь выход на качественно новый этап интеграционных процессов, осмысление их целей и осознание своей новой роли в сложившихся условиях.
Отсюда следует чрезвычайно важный вывод: стремление «догнать Америку и Европу, приобщиться к опыту цивили-зованных стран» является глубоко ошибочным и свидетельствует о непонимании этой новой роли России. Оно приводит к повторению «задов европейской политики» и механическому воспроизводству чужих ошибок на собственном национальном поле.
Следует также обратить внимание еще на некоторые особенности глобализации, которые ставят под сомнение привыч-ные схемы. На протяжении всего ХХ в. экономика была мощным локомотивом интеграционных процессов и, одновременно, противоречие экономических интересов было причиной дезинтеграции. Медленно, но верно истинной основой для интеграции становится не экономика, а ценности и идеалы – включение в состав Европейского Союза восточно-европейских стран было продиктовано необходимостью обеспечения безопасности или ценностными основаниями, но никак не экономическими причинами.
Все свидетельствует о том, что взаимодействие народов в наступившем тысячелетии будет происходить в сфере общественного сознания и выглядеть как сопоставление национального самосознания, т. е. представления народа о собственном бытии и собственной роли в общечеловеческой мега-системе с ценностями и культурами пришедших в движение цивилизаций.
Данная работа является попыткой осмыслить некоторые аспекты этого процесса. Методологической основой для этого служит представление о развитии социальных систем, идентифицируемом как процесс познания. Приняв на вооружение феноменологические теории в социологии, обосновывающие социальные отношения как осознанные, следовательно, существующие в общественном сознании, мы неизбежно приходим к выводу, что и процесс развития социальных систем есть процесс самопознания этих отношений.
Если XIX век характеризуется господством экономического детерминизма, к тому же не описывающего всей сущности исторического процесса, то состояния социальных систем в прошлом и наступившем столетии, трактуемые как исторические события, во многом определяются теми процессами, что происходят в самосознании этнических сообществ.

В.Г. Вольвач

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС И НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ